Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя

после заката. На мостовой, в направлении к Опере и Бирже, в три ряда стояли окутанные тенью экипажи, посверкивала сбруя, свет фонаря то и дело вырывал из тьмы посеребренный мундштук, ливрейный лакей подзывал экипаж, и очередная покупательница уезжала в фиакре или собственной карете. Вереница укорачивалась, шесть экипажей могли подъехать в ряд, заняв улицу на всю ширину. Хлопали дверцы, щелкали кнуты, гомонили пробиравшиеся между колесами пешеходы. Покупательниц везли в разные концы Парижа, а магазин пустел, как шлюз на полноводной реке. Коляски «Дамского Счастья», огромные золотые буквы вывесок, стяги, пытающиеся сорваться и улететь в небеса, казались неправдоподобно огромными в косом свете заходящего солнца и навевали мысли о чудовище, гигантском фаланстере, который поглощает все новые кварталы, устремляясь к рощам отдаленных предместий. Щедрая, могучая, но нежная душа столицы медленно погружалась в сон под колыбельную тихого вечера, успевая приласкать последние коляски, катившие по опустевшим мостовым.

Муре смотрел в пустоту, ощущая, как меняется его душа. Он одержал великую победу, завоевал Париж, покорил Женщину – и вдруг совершенно лишился сил под воздействием высшей силы. У него появилось необъяснимое желание стать проигравшим, несмотря на пережитый триумф. Так бывает с солдатом, который, победив врага, наутро уступает капризу ребенка. Он сражался много месяцев, еще утром клялся себе справиться с пагубной страстью и внезапно сдался. Октав уподобился человеку, добравшемуся до вершины горы и почувствовавшему опасное головокружение. Муре готов был совершить то, что считал величайшей глупостью на свете. Мгновенно принятое решение вдохнуло в него энергию, какой он давно не чувствовал, он знал, что в этом и заключается спасение.

Вечером, после того как пообедала последняя смена, он ждал в кабинете, трепеща, как юнец, поставивший на кон свое счастье, не находил себе места, прислушивался к голосам магазина. Продавцы наводили порядок, зарываясь по плечи в вороха одежды и тканей, лежавшие на прилавках. Сердце Октава ускорило свой бег – ему померещились шаги, он кинулся к двери и услышал приближающийся гул голосов.

Это был Ломм с дневной выручкой. Он шел медленно, потому что меди и серебра оказалось так много, что кассиру понадобилась помощь. Он взял с собой Жозефа и еще одного человека, они тащили на плечах груз, тяжелый, как мешки с цементом, а Ломм нес банкноты и золото в пухлом портфеле и двух мешочках, висящих на шее. Под их тяжестью беднягу все время заносило вправо, в сторону искалеченной руки. Потея и пыхтя, он шествовал со своего рабочего места мимо отделов, почти физически ощущая энтузиазм персонала. В отделах перчаток и шелковых изделий кто-то в шутку предложил ему помощь. Суконщики и шерстянщики пожелали споткнуться, чтобы золотые монеты раскатились по углам. Ломму с помощниками пришлось подняться по лестнице, пройти по висячему мостику, подняться еще раз, миновать наверху отделы белья, шляп и галантереи, сотрудники которых задыхались от восторга, любуясь плывшим по воздуху богатством. На втором этаже, в отделах готового платья, парфюмерии, кружев и шалей, люди выстроились в ряд, как офицеры почетного караула. Шум усиливался, преображаясь в ликование язычников, славящих золотого тельца.

Муре открыл дверь, и кассир крикнул из последних сил:

– Миллион двести сорок семь тысяч девяносто пять сантимов!

Наконец-то! Исполнилась заветная мечта Октава: один торговый день принес ему заветный миллион! Он нервно дернул плечом и приказал нетерпеливым тоном человека, обманутого в ожиданиях:

– Миллион… Ну что же, кладите все сюда.

Ломм знал, что патрон часто любуется дневной выручкой, разложив деньги на своем столе, прежде чем сдать все в центральную кассу. Миллион занял всю столешницу, смял бумаги, едва не опрокинул чернильницу. Золото, серебро и медь сыпались из мешков, разрывая ткань, собирались в большую груду, храня память о покупательницах и тепле их рук.

В дверях Ломм, удрученный безразличием патрона, столкнулся с Бурдонклем.

– Дело сделано! На этот раз мы его получили! Миллион наш!

По тому, как нервно дернулась щека Муре, он все понял, мысленно возликовал и спросил, выдержав паузу:

– Вы решились? Ну и слава богу!

Реакция Муре изумила Бурдонкля. Октав закричал ему в лицо тем страшным голосом, который выпускал на волю в минуты опасности:

– С чего это вы вдруг повеселели, милейший? Решили, что со мной покончено, и оскалили хищную пасть? Берегитесь, я несъедобен!

Бурдонкль, ошеломленный дьявольской проницательностью и хваткой патрона, пробормотал:

– Я не понимаю… Вы ведь пошутили?.. Я бесконечно вами восхищаюсь…

– Не лгите! – рявкнул Муре. – Мы были глупцами, полагая, что женитьба погубит наше дело. Брак – это здоровье, сила и порядок, вместе взятые!.. Да, я женюсь на ней, а вас выгоню пинками на улицу, если только заподозрю, что вы затеваете заговор или собираетесь навредить ей. Не сомневайтесь, что мгновенно получите расчет, Бурдонкль. Да-да, немедленно, ибо вы ничем не лучше других!

Муре отослал его прочь взмахом руки, и Бурдонкль почувствовал себя приговоренным. Женщина одержала окончательную победу. Взяла над ним верх. В дверях он столкнулся с Денизой и низко поклонился ей, опустив голову.

– Вот и вы… Наконец-то! – тихим, срывающимся голосом произнес Октав.

Дениза была ужасно бледна. Ее огорчил Делош, сообщивший о своем увольнении. Она сказала, что заступится за него, похлопочет перед Муре, но молодой человек упорствовал в своем отчаянии. Он хочет исчезнуть. К чему оставаться? Зачем смущать своим присутствием счастливых людей? Девушка простилась с ним, пролив несколько горьких слез. Но разве она сама не жаждала забвения? Скоро все закончится, оставшиеся силы она потратит на расставание и через несколько минут, если сумеет смирить собственное сердце, удалится и будет оплакивать свою утрату.

– Вы хотели меня видеть, – спокойно сказала она. – Я бы и без того пришла поблагодарить вас за доброту.

Дениза, конечно, заметила заваленный деньгами стол, и зрелище выставленного напоказ богатства оскорбило ее. С портрета за происходящим с вечной улыбкой на губах наблюдала госпожа Эдуэн.

– Вы твердо намерены покинуть нас? – спросил Октав дрожащим голосом.

– Да, так надо.

Он взял девушку за руки и, забыв напускную холодность, спросил, умирая от нежности:

– А если я женюсь на вас, вы перемените решение?

Дениза отреагировала так, словно собеседник причинил ей физическую боль:

– Умоляю вас, господин Муре, ни слова больше! Не заставляйте меня страдать еще сильнее, я не вынесу!.. Нет, нет, не могу! Господь свидетель – я решила уйти, чтобы избежать подобного несчастья!

Она защищалась, возражала, произнося короткие фразы, задавала вопросы и не ждала ответов. Разве она мало страдала от сплетен? Неужто он хочет, чтобы в глазах окружающих – и в его собственных глазах! – она выглядела мерзавкой? Нет, нет и нет, у нее достанет сил помешать ему совершить глупость! Муре почти не слушал и твердил свое:

– Я хочу это сделать… Хочу…

– Невозможно… Я отвечаю за братьев и поклялась не выходить замуж, чтобы принадлежать только им. Я не могу навязать вам двух детей, разве не ясно?

– Они станут и моими братьями. Скажите «да», Дениза.

– Нет, оставьте, не мучьте меня!

Силы Муре были на исходе, последнее препятствие грозило свести его с ума. Ей мало назначенной цены? Она снова отказывает?! Он слышал голоса трех тысяч служащих, создателей его богатства, на столе лежали деньги, нелепый миллион, который притащил Ломм со товарищи. Злая ирония судьбы, хоть выбрасывай его из окна на мостовую!

– Ну так уезжайте! – захлебнувшись рыданием, крикнул он. – Отправляйтесь к любимому человеку… Потому что дело в нем, не так ли? Следовало давно сказать мне правду; будь я в курсе, не терзал бы вас понапрасну.

Дениза замерла, потрясенная глубиной чувства. Сердце пропустило один удар, и она кинулась Октаву на шею в порыве детской непосредственности и пролепетала сквозь слезы:

– Боже, но вы и есть мой любимый!

Толпа весело перекликалась, прощаясь до утра с «Дамским Счастьем». Госпожа Эдуэн улыбалась, Муре сидел на столе, прямо на миллионе, о котором и думать забыл. Он не отпускал от себя Денизу, прижимая ее к груди с восторгом приговоренного, только что помилованного на плахе. Октав шептал, что теперь все хорошо, она может отправляться в Валонь и провести там